В субботу метнусь в Москву для совершения секретной покупки. По результатам - фоточки.

К нашему парню приезжала гостья

11 февраля 1982г.

Второй день как окончила чтение “Блокадной книги” (часть вторая) (Гранин и Адамович. О). Все еще во власти “блокады”. Я и раньше читала про блокаду, смотрела к/ф о блокаде, но ничто так не волновало как эти дневники, и, пожалуй, в основном дневник Юры Рябинкина, на котором я не раз всплакнула. Я снова была в Ленинграде того страшного времени. Скоро 13 марта – день эвакуации нашего авиационного института (и меня тоже) из Ленинграда. 40 лет назад! Никогда я до этого времени не возвращалась до этого так последовательно к пережитому от начала и до момента эвакуации, как во время чтения дневников Юры и Г.А. Конечно, память многое не удержала. Возможно, отдельные мелочи ускользнули из памяти, а то что вспоминалось не знаешь точно когда произошло. В этом отношении дневник незаменим. Но все же многое, очень многое помнится. Я решила написать о пережитом на память своим детям и внукам.

А ведь в момент объявления войны я была далеко от Ленинграда – в Мурманске...А ведь в момент объявления войны я была далеко от Ленинграда – в Мурманске, куда я приехала 12 июня, а 1 июля мы собирались всей семьей ехать на юг. В Мурманске было относительно спокойно, немцы летали, но не бомбили. 10 июля я получила из института открытку с предложением немедленно выехать для продолжения учебы, т.к. в связи со слож. обстоятельствами занятия начнутся в ближайшее время. Выехать было очень трудно. Родители возражали против моего отъезда и не хотели помочь достать билет. Тогда я решила сама сходить на работу к отцу (он с финской кампании был военврачом) и взять там справку, чтобы получить билет в воинской кассе. Я пришла в госпиталь и в это же время приехал автобус с ранеными, а до этого, видимо, был еще автобус, т.к. в приемном покое и в коридоре лежали на носилках раненые и стонали, и кричали. Это было так ужасно, что вся эта картина как живая и сейчас у меня перед глазами. Справку я получила, билет достала и 18 июля двинулась на встречу своей судьбе. 20 июля я была в Ленинграде. Занятий не было, а вместо этого нас отправили рыть окопы. На второй день нас спешно увезли обратно, где-то рядом были немцы. Т.к. занятий в ближайшее время не предвиделось, то я с подругой поступила на мясокомбинат (помощником). С питанием было очень хорошо. В комиссионных магазинах были даже рис и гречневая крупа. Мы питались в столовой, а потому ничего не покупали и даже крупу (3кг риса и 3кг гречневой), что меня заставила взять мама, я по приезде отдала сокурснице, которая жила в городе. Деньги у меня были, и я купила чудесные туфли за 250 руб. Через некоторое время вводят карточки. Хлеба я сначала получала 400г белого и 400г черного. Белый брала, черный нет. В столовой кормят чечевичной похлебкой на 1-ое, 2-ое – обычное. Дают молоко на работе.

Когда возвращалась с ночного дежурства (на автобусе), шофер объявил, что поедет без остановки до конечной (видимо был артобстрел). Я попросила открыть дверцу, чтобы выпрыгнуть на ходу. Шофер открыл, я прыгнула и упала на асфальт. Разболелась рука в локте. После снимка оказался перелом лучевой кости левого локтевого сустава. Наложили гипс, который был у меня месяц. А тут на м/к стали сокращать штаты. Моя подруга попала под сокращение, а я, будучи на б/л числилась на работе. 30 августа нас погрузили на машины и перевезли на Майорова в помещение авиац. техникума, учащихся которого не вызвали на учебу. С питанием постепенно стало хуже. Начали учиться, но проходили 3 дня, а потом в одной группе снарядом пробило потолок и сам снаряд упал в класс. Теперь мало кто ходит на занятия. 8 сентября – первая бомбежка. В бомбоубежище мало кто пошел, хотя ходила комендант по комнатам и выгоняла. Слышны были разрывы бомб. Стены у нас очень толстые были, но окна подрагивали. В непосредственной близости бомбы не разрывались. В столовой некоторые мальчики выхватывали прямо с тарелок у девушек котлеты и раздаточница просила их оберегать, т.к. лишней порции дать не может. В то время на рабочую карточку давали 350г хлеба. Где-то в сентябре пришла ко мне подруга Люся Богданова, которая училась в химико-технологическом институте и с которой после школы мы редко встречались. Когда учились в школе, она часто бывала у нас. Папа часто помогал нам в решении задач, которых мы решали в несколько раз больше, чем их задавали. Сам предлагал нам задачи, показывал фокусы. Одним словом, он увлекался математикой (которую очень любил) вместе с нами. Это было радостное время. Как Люся меня разыскала – не знаю. Говорит, потеряла карточки и на 3 дня пришла питаться ко мне. Выкуплю в 6 ч. хлеб. Разделим пополам. Потом обед в столовой съедали вместе. Обед уже не насыщал. На 4-ый день она ушла, хотя я ее жалела и оставляла еще. Сказала, что другие помогут. После войны мы иногда встречались, но никогда она не вспоминала Ленинград и то, как мы с ней жили 3 дня вместе. Естественно я тоже молчала.

У меня все еще рабочая карточка. Сижу на бюллетени. Гипс сняли где-то в конце сентября, но рукой не владею и такая она страшная, как палочка. Кажется 3 декабря меня уволили. Каждый раз, когда я ходила за карточками (м/к перевели куда-то не помню в город), мне было ужасно стыдно, что я не работаю, но рабочую карточку получаю. И не было сил отказаться. В сентябре вначале мы ходили мы ходили на Невский в кафе-автомат. Там давали кофе и сосиски с гарниром. Но очень скоро вместо сосисок стала каша или чечевица, а потом туда уже было не попасть. Помню не поела я каши, т.к. очередь была огромная, и стала переходить на др. сторону, а там стоят два милиционера и спрашивают друг у друга, кто сколько съел порций сосисок. Оказалось один – 4, другой – 6. Потом кафе-автомат закрылось.

Перевели в комн. другого крыла. Воду сначала носили с улицы Садовой, а потом, когда Ф. замерзла, оттуда (благо недалеко!). Однажды нас позвали помочь в военкомате. Видимо в ноябре. Уже было очень холодно. Мы сшили себе на ноги из ваты и одеяла стеганые сапоги. Ходить в туфлях и ботиках было холодно. Сидим, работаем. Вдруг дверь отворилась и входит дядя Сережа (С.Э. Фриш – физик). Я не знала, куда мне деваться от стыда за свой вид. Низко опустила голову, чтобы он меня не узнал. Сейчас я понимаю, что это было глупо, а тогда готова была провалиться сквозь землю. Но он прошел рядом в комнату, не заметив меня, а тут нас отпустили домой. Вероятно, он заходил за в/б т.к. его вместе с семьей эвакуировали самолетом. Об этом я узнала позже.

Пока было терпимо с голодом и холодом, то мы даже занимались, собирались сдавать зачеты и экзамены, потом уже только читали художественную литературу, иногда ходили в театр и кино, а также на толкучку, где просто глазели на старинные вещи, картины и проч. Все отдавалось за бесценок: кусок хлеба, несколько cухарей, горсточка крупы. Почему-то запомнился мне только “Отелло”, хотя мы ходили в театр не один раз. К/ф тоже не помню, только бросалось в глаза как там ели-пили или показывали еду. Последний раз мы ходили на “Маскарад”. Почему-то это запомнилось. Там был длинный стол накрыт, и каких там не было яств и фруктов. Первый выход в 6 утра в булочную, потом на толчок. Дома было страшно холодно, хотя, видимо, толстые стены нас как-то спасали. Клали под себя 2 матраса и на себя 2 матраса и по очереди вели рассказы. Жило нас в комнате 10 человек. Воровства не было. В конце ноября или в начале декабря сложились по 50 г и купили времянку. Теперь мы могли погреться, попить горячего (снег топили). В начале января дали по 150г клюквы. У нас было несколько девчат – доноров. В день сдачи крови они получали буханку хлеба и что-то еще (сахар кажется или конфеты) и так им давали донорскую карточку, к двум девочкам приходили военные и приносили еды (кета, консервы). Дали масло, и начался голодный понос. В феврале прибавили хлеба. Уже можно было купить хлеб и мясо на базаре. Мясо мы опасались покупать. Кто его знает, что это за мясо?! А вот хлеб мне несколько раз продавали девочки по 50 руб. 100г. Начали поговаривать об эвакуации. В начале марта стали составлять списки. Нас уже перевели в новое кам. здание, где стены не были такими толстыми, как в старом здании и были покрыты изнутри инеем. Приобретя времянку, мы кое-как мылись по очереди возле нее, воду экономили. Можно думать какое это было купание в небольшом тазу.

Вот уже объявили, что 13 марта мы поедем. Сначала пешком до финского вокзала, потом на поезде и затем через Лад. Озеро на автомашинах. А я все деньги извела на хлеб и осталась с грошами. Решила пойти продать свою пайку (400г). Какая-то женщина взяла сначала мой хлеб, потом схватила за руку меня и стала кричать, что я спекулянтка и звать милицию. Я страшно испугалась, вырвалась и постаралась скрыться, а женщине видно то и надо было. Пришла в отчаянии домой – и о счастье! Мне перевод от родных на 300 руб. Можно ехать. Ф. вокзал – Бор. Грива перевозили, там накормили и дали сухой паек. Я по дороге слезла в Баб. и поехала и в деревню к подруге (еще с одной девушкой). В Баб. меняли нитки (взяли немного) и карт. и жили 2 дня у одних (бабушка и женщина ничего с нас не взяли, хотя у самих почти ничего не было). Везде есть разные люди! По дороге в Кисловодск кто мог по пути попасть к родным – ехал к ним, остальные что-то очень быстро попали в лапы к фашистам. Я после различных мытарств попала в деревню к матери и сестре подруги.

1. Зрение
2. Вкус
3. Осязание
4. Вибрация
5. Тепло
6. Cлух
7. Угловое ускорения
8. Гравитация
9. Электромагнитное излучение
10. Обоняние
11. Половое обоняние

Вера Журавлева
Хроника «вольномученика» Кира

Я держу в руках ставшую хрупкой от времени фотографию. На ней группа молодых людей в военной форме времен первой мировой войны. Подпись на обратной стороне снимка: «Вольномученику Киру Александровичу... 28 октября 1917 года».
Что же это за «вольномученик»? Кто он?
Если обратиться к подшивкам журналов и газет тех далеких лет, то можно встретить такое вот сообщение:
«Ученица шестого класса Виленского женского училища Кира Башкирова поступила охотником в один из полков под фамилией Николая Попова и была назначена в команду конных разведчиков. В ночной разведке Кира Башкирова выказала столько храбрости, что за отличный подвиг была пожалована Георгием 4-й степени».
...Говорить она старалась басом. А в письмах } домой настаивала: «Только конфет не присылайте».
И мать, глотая слезы над этими по-детски упрямыми строчками, в место конфет покупала махорку. Побольше. Чтоб на всех хватило.
Кто бы узнал теперь в этом высоком пареньке в прожженной шинели, небрежно пускающем стройные кольца дыма, девицу из женского высшего Мариинского училища?
Буднями для нее стали мерзлые окопы, атаки, гибель боевых товарищей... Затишье — отдых. Но не для Николая Попова: то один — «напиши письмо», то другой. А то, пряча смущенно глаза, подойдет Царев, у него семеро детей. «Слышь, Николай, пойди за меня в разведку, ты ж все равно доброволец...» Все знали безотказность Николая.
С товарищами Николай был прост и добросердечен. Но было в нем что-то такое, что поневоле удерживало окружающих от грубости и фамильярности. Командовал ими капитан Н. Ланской: чуть что — в зубы. Замахнулся раз на Николая, но застыла рука так и не опустившись, кулак замер, словно натолкнулся на невидимую стену.
Подарок судьбы — отпуск домой. Короткий и светлый, как сон. Дверь открыла прислуга и вместо приветствия бросилась в глубину комнат с криком: «Барышня Кира приехала...»
Первым делом сожгли одежду, на которую без содрогания невозможно было смотреть — скопища вшей. Для Киры эти насекомые были страшнее бомб. Другим было проще — «прожарят» одежду над костром и уже жить можно. Кира сделать так не могла.
Потом мама долго «отмачивала» ее в ванной и плакала приговаривая: «Кирочка, ну как же это? У тебя все тело в струпьях. Не пущу. Больше никуда не пущу!» Кира же, плавая в облаке душистой пены, - среди белоснежного кафеля, блаженно улыбалась, наслаждаясь подаренным ей благом.
Остаться дома? Нельзя. Там товарищи. Такие же люди. У Царева семь детей. А он сейчас, в этот вот миг, защищает это ее благо. Остаться — значит, смалодушничать.
В одном из боев ее ранило. Рана была легкая, в руку, и Кира отправилась в медпункт. Но по дороге потеряла сознание: тиф. В госпитале тайна Киры была раскрыта.
Возвращалась после болезни домой на поправку. Здесь ее ожидал сюрприз: в городе были вывешены ее портреты и под каждым подпись: «Кира Башкирова — Николай Попов». Вильнюсцы гордились тем, что бесстрашная девушка — жительница их города.
Встретив на улице генерала, Кира, как положено, отдала ему честь, а он, добродушно улыбаясь, махнул рукой: «Да бросьте вы во фрунт становиться, все-таки барышня». На что Кира, потемнев глазами, лихо отпарировала: «Никак нет, я Николай Попов».
Что же последовало за разоблачением? Об этом тоже сообщали газеты: «До сведения полкового начальства дошло, что столь отличившийся доброволец Николай Попов — переодетая девица Башкирова. В силу этого ее немедленно отправили в город Вильно, как не имеющую прав службы. Но пожалованная ей боевая награда — орден святого Георгия 4-й степени, была за нею признана и, при крайне лестном письме начальства полка препровождена ей по месту жительства. Храбрая девушка домой не явилась, а вновь, выдавая себя за юношу Николая Попова, поступила добровольцем в новую часть, где в сражении с неприятелем была ранена, после чего была отправлена в один из госпиталей. Выздоровев, девушка-герой вновь отправилась на позиции».
Вот тогда-то и была сделана эта памятная прощальная фотография с бойцами 3-го батальона. Был октябрь 17-го года. Бессмысленность войны была очевидна. Родственник Башкировых, опекавший Киру, капитан Савич дал приказ поручику Модестову, взяв отделение, проводить Киру на вокзал и позаботиться о безопасности ее отъезда.
На этой фотографии хроника «вольномученичества» девицы Киры Башкировой обрывается. Но многое остается за кадром. Что же все-таки стоит за словом «вольномученик»? Как пришла она, девушка из дворянской семьи, к решению пойти на фронт? Семь десятилетий минуло с тех пор. Как же сложилась дальнейшая судьба мнимого Николая Попова? Где она? Что с ней?
* * *
И вот я в гостях у Киры Александровны Башкировой — матери двоих детей, бабушки семерых внуков и восьми правнуков. Мы неспешно пьем чай с пирожками, приготовленными самой хозяйкой.
Кире Александровне 88 лет. Она, как всегда, подтянута (я бы сказала, по-военному) — воротничок сияет белизной, волосы красиво уложены в строгую прическу. И такая же красивая, как была в пору юности, — достаточно взглянуть на старую фотографию. Время не стерло ее красоты, напротив — оттенило.
Перебираем с ней семейные фотографии. Вот старший брат Кирилл. Большевик. Революционер. Когда после штурма Зимнего восставшие ворвались в Петропавловскую крепость, освободили заключенных, среди которых был и Кирилл, — его выносили, держа высоко на руках. Прожил Кирилл недолго...
Сестра Злата. Лепролог. Всегда была там, где люди ее профессии нужнее: в степях Казахстана, в среднеазиатских кишлаках, в голодном Поволжье.
Брат Иван — старый большевик, знаток русской истории, человек энциклопедических знаний, в совершенстве владел немецким и французским языками.
Сестра Нина. С ней связаны самые трогательные воспоминания детства. Нина росла Девочкой романтичной. Начитавшись Войнич и Бичер Стоу — такая литература в семье Башкировых поощрялась, — Нина воспылала желанием стать борцом за освобождение всех угнетенных.
Отец — Александр Владимирович Башкиров. Человек незаурядный, «ходячая энциклопедия». Знал 16 иностранных языков, в том числе такой редкий, как древнееврейский. Работал всегда очень много. Не один год отдал переводу нескольких томов «Истории инквизиции». И умер за рабочим столом.
Ближайшим его другом был писатель Вересаев (Смидович). В детстве были соседями, вместе учились в гимназии, вместе поехали в Петербург поступать на историко-филологический факультет. Позже Вересаев предпочел медицину, но это не внесло разлада в их добрые отношения.
Мать Киры Александровны — Надежда Павловна родилась в Швейцарии в городе Веве, рано лишилась матери, воспитывалась в одном из монастырей Парижа. Затем образование ее продолжили гувернеры — отец нанимал для нее лучших преподавателей. Надежда Павловна получила блестящее по тем временам образование, которым впоследствии в полной мере делилась со своими детьми.
Дом Башкировых был уютным и гостеприимным, хозяева радушными, хлебосольными.
Детям предоставлялась полная свобода.
Все дети были как дети. Но Кира... С рожденья она была самым беспокойным и самым голосистым ребенком. Дедушка Корф, незадолго до смерти поселившийся у них, всякий раз просил: «Уберите этого ужасного ребенка». И Киру уносили подальше от его комнат.
Нередко Кира врывалась домой вместе со всей ватагой, и Надежда Павловна кормила всю ее гвардию.
На Новый год в доме Башкировых для всей окрестной детворы устраивали елку — для каждого ребенка заранее были приготовлены подарок и угощение.
После продажи Симоново семья Башкировых переехала в Вильнюс. Киру определили в женскую гимназию — высшее женское Мариинское училище. Вскоре началась война.
Мать и сестры Киры с первых дней войны стали ежедневно посещать госпиталь: ухаживали за ранеными, писали письма их родным, прочитывали почту. Кире такое участие в великом историческом событии казалось малодейственным. Она уже слышала о сверстницах, побывавших на фронте, одну из них Зою Оболенскую знала лично. И хотя известно было, что все эти отважные девушки — кто через неделю, а кто через две — вернулись домой, не выдержав тягот походной жизни и каждодневной опасности, — это не охладило ее горячего желания принять личное участие в защите Отечества.
Кира детально разработала план побега. Тайком отнесла к скупщику часть своих вещей — отрезы на платья, украшения, пальто — и купила вместо этого солдатское обмундирование, вплоть до нижнего белья и портянок, чтоб ни одна деталь не выдала. Все это до поры хранилось в сундуке для приданого подруги Ляли Фонвид.
Теперь прямиком к Ляле — там Киру уже ждали сестра Злата и посвященные в ее тайну подруга Вера Модесс и ее двоюродный брат Николай Попов — он же предоставил ей свое удостоверение ученика реального училища. Злата провожала ее на вокзал, и тут все чуть было не сорвалось.
На перроне к ним подошел офицер — их знакомый. Не обратив внимания на молоденького солдатика, стоящего рядом, он сообщил Злате, что Кира сбежала на фронт...
На перекладных Кира добралась до Лодзи и здесь поступила в часть, которая стояла как раз на пополнении. А еще через пару дней — поход. И сразу в 70 километров. В кровь сбила все ноги. Но многие чувствовали себя еще хуже, и Кира вынуждена была помогать то одному, то другому. Не успела прийти в себя, а тут уже первый бой, и сразу штыковая атака. Вокруг падали люди; крики, стоны, и так хотелось повернуть назад. Не повернула. Воспитание и воля не позволили.
Начальство не могло не заметить: Николай Попов грамотен, смышлен, вынослив, метко стреляет, знает языки — определили его в разведку.
В первом же письме родным с фронта Кира предупредила, что, если попытаются ее вернуть, все равно снова убежит, но тогда уже никаких известий сообщать о себе не будет.
Было Кире в ту пору 16 лет.
Вернувшись с фронта, Кира с головой окунулась в революционную стихию. Уезжали за границу родственники, друзья, звали их. Но Надежда Павловна (после смерти мужа она была главой семьи) слышать об этом не хотела. Она считала, что покинуть Отечество в тяжелое время, дабы где-то в тихом месте отсидеться, — малодушие.
За границу Надежда Павловна не поехала, а отправилась с детьми на Украину к родственникам, в надежде найти там приют. Но, как оказалось, и там было в то время голодно. Жили у одних родственников, потом у других. Задержались под Полтавой — здесь Кира нашла применение своим силам: организовала детский дом. Наверное, не было такого дела, с которым она бы не справилась. И в самую разруху и голод она умудрялась «своих ребятишек» досыта накормить и одеть. Дети были к ней очень привязаны, называли ее мамой Кирой. А было «маме Кире» всего-то 18 лет.
Родственники, жившие в Москве, пригласили их к себе. Это совпадало с желанием Башкировых: хотелось быть поближе к сыновьям, братьям. Долгое время Кира была кормилицей семьи: работы не боялась — и уборщицей была, и посудомойкой, и прачкой. Здесь же, в Москве, познакомилась она с доктором Лопатиным. Поженились. И началась колесная жизнь — Сибирь, Казахстан, Север. Лопатин был доктор-бактериолог, а Кира Александровна выучилась на медсестру и стала незаменимым его помощником.
Вторая мировая война застает их на севере, в Мурманске. Доктор Лопатин оперирует, Кира Александровна как хирургическая медсестра помогает. Сутками не покидала она больницу, хотя в пустой квартире оставался ее сын — двенадцатилетний Дима.
Сама делала сложнейшие перевязки, инъекции, лично ассистировала хирургу во время операций.
Кто-то из знакомых врачей, помню, изрек, что тем, кто работает в палатах с тяжелыми больными, сердце нужно иметь железное. Это, полагаю, неверно. Здесь нужно сердце мягкое и нежное — любящее.
До сих пор памятен Кире Александровне день, когда хирург, осмотрев в очередной раз капитана Озерова (когда Озеров поступил в госпиталь, шансов на спасение у него не было), сказал: «Будет жить!» И в который раз пожал обе ее руки...

«Отчизна» №3 1987

Елена Колоколова
Доброволец Попов

Листаю подшивку еженедельного журнала для детей «Задушевное слово» за 1915 год. Незнакомые имена, далекие события... Попадаются и странные для нашего времени стихи про ангелов-хранителей, и сентиментальные рассказы, и сжатые, полные фактов сводки о событиях на фронте. А вот довольно любопытная заметка в номере от 2 августа 1915 года:
«Ученица VI класса Виленского Мариинского высшего училища Кира Александровна Башкирова 8 декабря минувшего года под фамилией Николая Попова зачислилась добровольцем в один из стрелковых полков. Случайно от добровольца не потребовали никаких документов, и потому Башкировой и удалось попасть на службу в качестве добровольца-стрелка. При ночной разведке на неприятельской земле 20 декабря мнимый Попов выказал столько мужества, что был награжден орденом Святого Георгия 4-й степени. Но скоро до сведения полкового начальства дошло, что столь отличившийся доброволец Николай Попов — переодетая девица Башкирова. В силу этого ее немедленно отправили в город Вильну, как не имеющую прав службы. Но пожалованная ей боевая награда — орден Святого Георгия 4-й степени была за нею признана и при крайне лестном письме начальства полка препровождена ей по месту жительства. Храбрая девушка домой не явилась, а вновь, выдавая себя за юношу Николая Попова, поступила добровольцем в новую часть, где в сражении с неприятелем была ранена, после чего была отправлена в один из госпиталей. Выздоровев, девушка-герой вновь отправилась на позиции».
Описание подвига ученицы виленского училища довольно немногословно. Сотрудники журнала, по-видимому, опасались, что такой пример вызовет массовое подражание. В предыдущих номерах я обнаружила целые дискуссии на тему: «Нужны ли дети на войне?» Журнал приходит к одному-единственному выводу: война жестока, жертвы огромны, детям на фронте не место. Хотя, конечно, жизнь брала свое — пыл мечтаний юных не охладевал.
Теперь, по прошествии семидесяти лет, когда давно минувшее оценивается совсем по-другому, мы вправе дать более подробный, развернутый рассказ о необычной судьбе русской женщины.
С самого рождения Кира всех удивляла и сердила. «Дети как дети,— ворчала нянька, возвратившись с очередного гуляния с маленькой Кирой,— а эта, вишь ты, китайская...» Мама с папай наклонялись к ребенку, ища подтверждения словам няньки. Разгадка была проста: жили Башкировы недалеко от китайского посольства, которому принадлежал уютный садик, где и прогуливали Киру. Каждый прохожий считал своим долгом сказать нянюшке так злившую ёе фразу: «Ах, какой милый китайский ребеночек!». Та незамедлительно отправлялась с «ребеночком» домой. Но дома Киру не очень-то ждали. Папа, Александр Владимирович, был человек чрезвычайно занятой. На его долю выпало прокормить семерых детей. Работал много — служил в Публичной библиотеке, дома занимался переводами. Человек он был глубоко образованный — окончил филологический и исторический факультеты университета, знал шестнадцать иностранных языков. И вот в квартире появилась малышка Кира — крикунья невообразимая, до работы ли тут? Позже, когда семья переехала в Тульскую губернию, в дедовское имение Симоново, Кира не давала покоя и там. Дедушка не выдерживал концертов внучки, и их свидания всегда кончались одними и теми же словами: «Уберите этого ужасного ребенка!». С тех пор звание «ужасной» за Кирой закрепилось очень прочно.
Беглянкой она была неутомимой. В пять лет с сестрой Ниной «ужасный ребенок» решился бежать в соседнюю экономию, чтобы поступить там на службу (скотницей и гусятницей) — девочки мечтали начать независимую и самостоятельную жизнь. Планам однако не суждено было сбыться — по мере сгущения сумерек девочки постепенно понимали, что дома жизнь, хотя и зависимая, но все же неплохая, и они обе отдались в руки «правосудия».
Второй побег был более знаменательным. Молодой домашний учитель рассердился на Кирины проделки, запер ее в своей комнате на ключ и удалился. Однако он недооценил особых способностей своей ученицы. Через минуту она уже совершала свою операцию мщения: распорола многочисленные подушки и подушечки, распустив пух и перья по всей комнате. После этого бежала.
Были проделки и другого рода — от них страдали соседи. Приехав к Башкировым на лошадях, они спокойно оставляли хлысты в коляске или на крыльце и шли в дом. Кира была тут как тут: не было для нее приятнее занятия, чем спрятать хлыст.
Не подумайте, что за все эти проказы не следовало наказаний: судили Киру наистрожайшим образом. С ужасом вспоминает она о темном амбаре. Неустрашимая, вечно поцарапанная, вечно носившаяся с деревенскими мальчишками, Кира в амбаре с большим замком притихала. Кира Александровна сейчас признается: «Крыс я, как и всякая женщина, больше всего на свете боялась — так и не сумела перебороть себя в детстве при наказаниях амбаром».
1914 год — первый год войны — Кира встретила ученицей Мариинского высшего училища в городе Вильно. Мужчины уходили на фронт, женщины и девочки работали в свободное время в госпиталях. Башкировы во главе с мамой каждый день отправлялись на вокзал, где добровольно ухаживали за ранеными: кормили, читали, писали письма. Но Кира со своим решительным и воинственным нравом не успокаивалась: ей хотелось быть в центре событий. Наконец созрело решение: бежать на фронт. В план побега были посвящены только самые верные люди — подруга Вера Модесс, двоюродный брат которой — Коля Попов — отдал Кире свое удостоверение ученика реального училища, сестра Злата и подруга Ляля Фонвид, в чей сундук для приданого Кира постепенно укладывала военное обмундирование. Без всякого сожаления Кира рассталась с осенним пальто, с золотым колечком, с материалами на платья и блузки, заменив все эти милые женскому сердцу вещи на грубую солдатскую шинель, сапоги, портянки. Так же решительно будущий солдат продала за пять рублей свои длинные и густые косы. С «пострижением» путь к отступлению был отрезан...
Возвращаясь в своих воспоминаниях к тому времени, Кира Александровна не удивляется. В ней все живет та упорная шестнадцатилетняя девушка, решившая воевать за Отечество. Моему же удивлению нет предела. Уйти на фронт, мечтая о подвигах и славе, великой жертве ради Родины — это полдела. Остаться на фронте, воевать — это героизм. Вы только подумайте: вольноопределяющийся Николай Попов по прибытии в действующую армию был зачислен вначале в конную, а затем в пешую разведку 88-го Петровского полка. То, что Колька — это Кира, не подозревал, конечно, никто, поэтому никаких привилегий, обычно существующих для женщин, не было. Колька писал письма, писал прошения и просьбы — солдаты в основном были неграмотные. Колька чаще других ходил в разведку — жаль было сорокалетних, которых дома ждали ребятишки мал мала меньше. Колька просил родных и близких присылать в посылках исключительно конверты, бумагу, чернила, папиросы и махорку. Все это шло друзьям-разведчикам. Конфет хотелось, но было стыдно и... опасно: увидев разноцветные обертки, солдаты могли пошутить над девчачьими замашками Кольки. «Никаких конфет!» — шли домой депеши, строго засекреченные, подписанные «Ваш сын Николай Попов». И тем временем, как в Вильно родители и родственники со слезами на глазах собирали посылки, «сын» привыкал к военной жизни. Спал под открытым небом, положа голову на бревно. Ел только щи и кашу. Мылся в бане исключительно редко, по ночам, пугаясь каждого шороха. Заставлял себя оставаться на поле боя в первые дни. Глаза закрывались от ужаса — рядом смерть, кровь, пули, снаряды, вой и грохот, а романтические грезы уже давно ушли в никуда. Бежать? Такая мысль появлялась часто. И все-таки, сила воли победила. Колька продолжал воевать.
20 декабря молодой солдат отправился в очередную разведку. С Конкретным заданием — привести языка. Колька был не один, но товарища его вскоре ранили. Пришлось боевое задание выполнять в одиночку. Языка взял, за что и был награжден георгиевским крестом 4-й степени. Великое событие, после которого снова пришли страшные будни. Но, как говорится, нет худа без добра. Бывали моменты, когда Колька праздновал победу своего самообладания, своего умения играть «мальчишку».
Приехав в Вильно в командировку за оружием, Кира ходила по знакомым улицам в Полном военном обмундировании, хотя «великую тайну» родственники и разгласили: на главном проспекте города — Георгиевском — можно было увидеть портрет с надписью «Кира Башкирова — доброволец Николай Попов».
Девушку-героя знали все жители. Во время одной из прогулок Кира столкнулась с генералом. Встала по стойке смирно, отдала честь. Важный пожилой генерал придирчиво оглядел маленького солдата, но, быстро узнав, улыбнулся: «Да бросьте
вы, Николай Попов, во фрунт становиться, ведь все-таки барышня...»
Через день Кира вновь стала Колькой, вернувшись в свой полк. Тайну удавалось сохранять.
Правда, покушения на ее раскрытие были. Как-то Володя Косинский, молодой офицер, слишком вольно приобнял Попова и шепнул: «А ведь вовсе ты не Колька...». Ответила Кира чисто по-женски: покраснев, дала звонкую пощечину и со, слезами на глазах, но твердым голосом приказала: «Догадался и молчи!». На следующий день щека у Володи припухла, а на расспросы окружающих он угрюмо отвечал: «Гулял в лесу, напоролся на сук».
Но вскоре доброволец Попов заболел паратифом, оказался в госпитале и очень быстро распрощался со своим вымышленным именем. В госпиталь стали приходить письма-раскаяния. Солдаты и офицеры просили прощения у Киры за все грубые ругательства, за все мужские шуточки и выходки, преклонялись перед ее терпением и выдержкой, удивлялись своей недогадливости. А Кира страдала: ее должны были отправить домой. Семья в то время жила в Орле. Кира ненадолго с ней соединилась, пока не пришел ответ на прошение. И вот теперь уже Кира Башкирова, георгиевский кавалер, отправилась на фронт. Шел шестнадцатый год, в армии — полный развал. Чувствовались приближающиеся изменения. До октября 1917 года Кира оставалась бойцом 30-го стрелкового Сибирского полка. Последняя военная реликвия — фотография — дорога Кире Александровне интересной надписью: «Вольномученику Кир Александровичу Башкирову в память посещения им 3-го батальона Сибирского полка»,— выведено рукой капитана Савича, давнего знакомого Башкировых. В эти дни «вольные мучения» Киры кончились. Кончились, чтобы начаться снова через двадцать четыре года, в 1941-м.
Канун Великой Отечественной войны Кира Александровна встретила в Мурманске мамой двоих детей. Путешествия по стране, туманы и вьюги Кустанайской области, тарантулы и скорпионы Балхашстроя, болезни детей, волнения мужа, человека горячего и вспыльчивого, всегда готового на бой за справедливость,— все было за двадцать мирных лет жизни. От ушастого добровольца Кольки Попова остались глубокие, живые глаза и характер — то, что неподвластно времени. Стремительная, подтянутая женщина, привычная к любым испытаниям, — такой она пришла в военный госпиталь, где работал муж, а первые дни войны. За медсестрой Лопатиной закрепили палату больных, не имевших никакой надежды на - выздоровление, больных со страшными ранениями. Она вселяла в них веру, она ставила их на ноги.
Иные боялись зайти в ту палату, она ею жила. Вечерний чай — привилегия ее больных. Домашний бульон для умирающего от гангрены Жени Соломина. Угощения домашним печеньем. Все это — забота «мамочки» Лопатиной. Десятки бомбежек в течение суток, ночные дежурства, болезнь мужа, раненного еще в зимнюю кампанию 1939 года, операции, перевязки — все соединялось в один клубок. Из госпиталя в сапогах выйти не могла — отекшие ноги в них было не всунуть. А операции... Они велись и во время бомбежек. Сыплются стекла, все бегут в убежище, но хирург и медсестра Лопатина остаются: как бросить раненого на середине операции? Лечила она не только знанием и умением, но и легкой рукой, добрым словом, решительностью и верой. Для нее сказать: «Надоели больные!» — было равноценно величайшему предательству. Для нее не выполнить просьбу раненого — равносильно преступлению, для нее — старшей сестры Лопатиной, грозы медперсонала и любимицы больных.
Медали «За оборону Советского Заполярья», «За боевые заслуги» стали наградами за спасенные жизни.
И, наконец, сегодняшний день. Кире Александровне восемьдесят шесть лет. Гостей она угощает собственными пирожками. В моей записной книжке на первых страницах — запись о военных подвигах Николая Попова, на последних — рецепт «наполеона», записанный со слов «девушки-героя». Памяти Киры Александрович можно позавидовать. Она помнит обо всем и обо всех. Рада гостям, рада тем, кто не забывает «бабушку Киру». Никогда не говорит, что Колька Попов — далекое прошлое. Он живет в ней и сейчас — в ее решительных поступках, в ее желании все отдать детям, в ее самостоятельности, независимо от болезней. Много ли в истории таких женщин? Пожалуй, нет. Вот уже более полутора сотен лет народ наш знает о подвиге кавалерист-девицы Надежды Дуровой. Рассказывая о своей судьбе в автобиографической книге, Надежда Александровна писала: «Может быть, я забыла бы наконец все эти гусарские замашки и сделалась обыкновенной девицей, как и все, если б мать моя не представляла в самом безотрадном виде участь женщины. Она говорила при мне в самых обидных выражениях о судьбе этого пола: женщина, по ее мнению, должна родиться, жить и умереть в рабстве, что вечная неволя, тягостная зависимость и всякого рода угнетения есть ее доля от колыбели до могилы; что она исполнена слабостей, лишена всех совершенств и не способна ни к чему; что, одним словом, женщина самое несчастное, самое ничтожной и самое презренное творение в свете! Голова моя шла кругом от этого описания; я решилась, хотя бы это стоило мне жизни, отделиться от пола, находящегося, как я думала, под проклятием божиим». Порвав с семьей, со своей обязанностью матери, она уже никогда не расставалась с мужским одеянием, говорила о себе в мужском роде и подписывалась «А. Александров».
Не нам судить Надежду Дурову. Слава кавалерист-девицы, первой русской женщины, награжденной георгиевским крестом, переживет не только наше поколение. И все-таки, меня больше восхищает та русская женщина, которая всегда и во всех обстоятельствах оставалась женщиной. Которая понимала, какое великое счастье выпало на ее долю — быть хранительницей семейного очага, хранительницей веры, добра и тепла, завещанных ей природой. Та женщина, которую ужасы и жестокости войны не заставили забыть слова детских колыбельных песен, женщина с легкими руками и добрым сердцем. Та, что готова отдать жизнь свою и здоровье больному ребенку, та, что с гордостью выполнила долг гражданина своего Отечества, и долг верной жены и заботливой матери.

«Нева» №5, 1985

Как известно, капиталист за 300% прибыли продаст родную мать, а отечественный капиталист Олег Тиньков утверждает, что с наценкой меньше 500% на российском рынке делать нечего. Поэтому неудивительно, что крупные компании постоянно ищут способ максимизировать прибыль не за счет повышения производительности труда, снижения издержек производства и транспортировка или других никому не нужных заморочек, а зачастую опускаются до действий граничащих с мошенничеством.

Так, например, у моей жены с телефонного счета с катастрофической скоростью стали исчезать деньги, при том, что она в основном звонки принимает, да и когда звонит сама - никак не может наговорить таких сумм. Заказ детализации в личном кабинете (благо - бесплатный) показал интересное. За какие-то неведомые "Доп.сервис партнера" на короткие номера практически ежедневно списывалось по 10-20 рублей. Это не считая платных услуг PC_ECC, PC_SMSMMS_NW, которые вели себя скромнее и на них списывалось по рублю.

В результате марш-броска по просторам интернета из глубин различных форумов удалось выудить три способа прекратить безобразие:

1) Отключить услуги набрав волшебную комбинацию цифр на телефоне. Но это путь пораженчества - его мы отметаем.
2) Позвонить в Билайн по номеру 0661 и побеседовать с абонентским отделом. Пишут помогает, но занимает много времени.
3) Написать доверительное письмо на [email protected] примерно следующего содержания:


Сразу же получаем письмо от робота, что сообщение будет рассмотрено человеком в течение суток. На следующий день приходит письмо от человека, что сигнал принят. Еще через сутки получаем письмо в котором сообщается: "Заявление по указанному Вами номеру рассмотрено положительно, пожалуйста, проверяйте баланс Вашего электронного счета." Еще могут позвонить для подтверждения, но разговаривать с ними необязательно.

Вот и все. Справедливость восстановлена. Так же полезно в лично кабинете поставить галочку, чтобы автоматически создавалась детализация за месяц, и не забывать ее проверять.

Если вы не являетесь счастливым абонентом "Билайна" - проверка детализации все равно будет хорошей привычкой. Потому как невидимая рука рынка не дремлет.

Пишет  Gluke MyDuck Skywalker:

09.12.2011 в 09:19

Пишет  Edward Elric:

Это прекрасно))

09.12.2011 в 05:02

Пишет  Шешет:

Не удержусь, перепощу.

Люди должны знать правду

09.12.2011 в 03:16

Пишет  Diva+:

КАЖЕТСЯ, НАЧАЛОСЬ!

ПИШУ С МИТИНГА НА ГОСТИНКЕ: НАРОДУ ОКОЛО ПЯТИДЕСЯТИ ТЫСЯЧ, БОЛЬШИНСТВО ПРИШЛО С ОРУЖИЕМ! ПАРТИЯ ЖУЛИКОВ И ВОРОВ СТЯНУЛА В ГОРОД ВНУТРЕННИЕ ВОЙСКА, ТАНКИ И БЭТЭЭРЫ! В ВОЗДУХЕ КРУЖАТ БОЕВЫЕ ВЕРТОЛЕТЫ! МЫ ЗАБАРРИКАДИРОВАЛИСЬ В ГОСТИНОМ ДВОРЕ, ВЕДЕМ ОГОНЬ СО ВТОРОГО ЭТАЖА! НАС ШТУРМУЕТ СПЕЦНАЗ В ТЯЖЕЛЫХ ЭКЗОСКЕЛЕТАХ И ЧЕТЫРЕ ТРАНСФОРМЕРА! КОНЧАЮТСЯ ПАТРОНЫ И РАКЕТЫ! БОИ ГРЕМЯТ НА ВСЕХ УЛИЦАХ, ГОРОД ПЫЛАЕТ!

НА НАШИХ ГЛАЗАХ ОМОНОВЦЫ ВРЫВАЮТСЯ В ДЕТСКИЕ САДЫ И ЖЕСТОКО ИЗБИВАЮТ ДЕТЕЙ И ВОСПИТАТЕЛЬНИЦ, А ТАКЖЕ ОТНИМАЮТ У НИХ КОНФЕТЫ! НАРОД, ЭТО ПИПЕЦ! БЕСПРЕДЕЛ! ХВАТИТ ТЕРПЕТЬ!

ВЛАСТИ ХОТЯТ ВВЕСТИ В КОСМИЧЕСКОЕ ПРОСТРАНСТВО СТРАНЫ ОРБИТАЛЬНЫЕ БОМБАРДИРОВЩИКИ И ДЕСАНТИРОВАТЬ В СТОЛИЦЫ КИБЕРСНАЙПЕРОВ! ВСЕ НА УЛИЦЫ! СВОБОДА ИЛИ СМЕРТЬ!

ШОК! МЕДВЕДЕВ ОКАЗАЛСЯ ЛИЧИНКОЙ, ИЗ КОТОРОЙ ВЫЛУПИЛСЯ АНТИХРИСТ - ПУТИН 2.0! В МОСКВЕ ПУТИН ДВА НОЛЬ ХОДИТ ПО УЛИЦАМ И ПОЖИРАЕТ ТРУПЫ СВЕТЛЫХ МУЧЕНИКОВ ЗА ДЕМОКРАТИЮ! ДА ЧТО ЖЕ ЭТО ТАКОЕ ТВОРИТСЯ?! ДОКОЛЕ МЫ БУДЕМ МОЛЧАТЬ?!

МАТВИЕНКО ЧЕРЕЗ ВРАТА АДА ПЕРЕПРЫГНУЛА В КПЗ, ГДЕ СОДЕРЖАЛИ НАВАЛЬНОГО, ОТОРВАЛА ЕМУ ГОЛОВУ, НАСАДИЛА ЕЕ НА СОСУЛЮ И ГОГОЧА ЛЕТАЕТ НАД КРЕМЛЕМ! ЭТО ЖЕСТЬ, НАРОД! ВЫХОДИТЕ НА УЛИЦЫ!

НАШИСТЫ ЧЕРТЯТ НА ЗЕМЛЕ ПЕНТАГРАММЫ, ЧТОБЫ ПРИЗВАТЬ В РОССИЮ САТАНУ, УПЫРЕЙ И ВУРДАЛАКОВ! ПИПЕЦ, НАРОД!

ПЕРЕПОСТИТЕ! ЛЮДИ ДОЛЖНЫ ЗНАТЬ ПРАВДУ! ДА ЗДРАВСТВУЕТ СВОБОДА! ТОЛЬКО ПРАВДА! СМИ ЛГУТ! РАСПРОСТРАНЯЙТЕ ИНФОРМАЦИЮ! РЕВОЛЮЦИЯ! УРА! УРА! УРА!

URL записи

URL записи

URL записи

URL записи

На примере политических субъектов. Из передачи «Суть времени - 41»



Если у народа отняли историю, значит, отняли этот стержень, этот принцип движения. Значит, нет уже опоры в человеке. А дальше она теряется и во всём остальном. Теперь давайте посмотрим, как именно это работает. «Потому что, - говорят, - это всё абстракция, это всё, знаете ли, такие вещи, которые вот они только там для высоколобых разговоров и для всего, чего угодно…» Давайте попробуем посмотреть, как именно это работает…

Давайте рассмотрим это на примере наших, предположим, противников – моих противников по телепередачам: Гайдара или того же Чубайса. Ведь там же было: прогрессоры! Вот эти Стругацкие, они же были насквозь метафизичны! «Гуманизм был скелетом нашей натуры! Прогрессорская миссия! Восхождение! Мы убираем препятствия с пути исторического процесса… Теория исторических последовательностей…» - это же всё было? «Запад – как предельный источник этого восхождения… Проект введения России в Запад… Вот вся эта модернизация…» Вот всё же это было?

Значит, была Метафизика, которая порождала (вот ступень ниже – назовём эту ступень #1) определённые идеалы – Идеальное (ступень #2).

Если нет идеального, - нет ступени #3, то есть стратегического целеполагания. Ну, нет его. Не может человек без идеального создать стратегическое целеполагание. Вот оно - #3.

Если у него нет стратегического целеполагания, то у него нет #4, чего? – стратегического проекта. Правильно? А если нет цели, какой проект? Проект – это что такое? Это, когда цели постепенно начинают осуществляться – это технологизация целей.

Если у него нет стратегического целеполагания, идеального и всего прочего, то у него нет энергии, нет мотивации соответствующего уровня – идеальной мотивации. И это ступень #5.

Но если нет энергии и нет этих всех мотиваций и всего прочего и нет целей, то нет и ценностей, потому что кто бы что бы ни говорил, ценности – производное от цели. Вот этот стакан обладает ценностью постольку поскольку, например, я хочу вас стукнуть по голове – он полезен. Или не полезен. Цели порождают ценности, а не как-то иначе.

Значит, нет и ценностей. Если нет ценностей, то (ступень #7) нет норм. Нет правил. Нет каркаса внутреннего, человеческого, регулятивности. А если всего этого нет, то исчезает личность. А раз исчезает личность, то задним числом отовсюду исчезает подлинность. Всё становится подделкой. Но и это ещё не всё. Посмотрим, как это движется дальше.Посмотрим, как это движется дальше.

Исчезает личность, исчезает подлинность, исчезают нормы, исчезает вот всё то, о чём я сейчас сказал. Что происходит дальше? А дальше нет возможности преодолевать рамки. Ведь личность – это нечто, способное преодолеть рамки.

Вот жизнь задала вам какие-то рамки, вы в них действуете. Но, поскольку у вас есть банк идеального, банк символов, банк всего прочего, - вы можете выкинуть некие концы за пределы (якоря некие), заякориться за пределами рамок, которые вам заданы. А дальше - подтащить себя, как барон Мюнхгаузен за волосы, вытащить себя за какие-то рамки. И тогда вы – человек. Ведь вы человек постольку, поскольку можете преодолевать самого себя, поскольку можете двигаться к себе же новому. Человек – единственное существо, которое может преобразовывать мир сознательно таким образом, что то, что было негодное (сырая картошка) становится годным (печёная картошка); и он это делает не потому, что картошка случайно спеклась где-нибудь в огне, а потому, что он её печёт в духовке. И то же самое, что он делает с внешним миром, он делает с самим собою. Поэтому он человек.

Значит, начинается человеческое падение с этими нормами и всем прочим. Нет преодоления рамок. А как преодолеваются рамки? С помощью символов. А что такое символы? Это и есть метафизика. Если у вас нет своей метафизики, нет своих героев, нет своих священных песен, нет вообще священного, то нет ничего. Как вы можете дальше действовать, существовать, преодолевать, выходить за рамки? Теперь представьте себе, что у вас была какая-то рамка, в которую ещё входили какие-то человеческие константы, а вас за неё вытеснили в новую рамку. Вы же даже до этих констант не достучитесь, потому что они уже ушли за рамки. А новые рамки вам задаёт новое бытие! Офисный планктон… Был физик – стал менеджер. А ценности-то ещё существуют там, где был физик. Но вы же до них уже дотянуться не можете, как до ценностей, потому что рамка мешает. Она это всё задаёт. Значит, возникает буквальное человеческое падение.

Дальше начинает распадаться труд. Если вы перестаёте быть личностью, если вы не можете восходить, то есть менять себя, то вы не держите и внутренней структуры.

Значит, 10-я ступень – это распадение деятельности.

Дальше начинает возникать полное творческое бесплодие. Если вы не можете осуществлять деятельность, не можете выходить за рамки, то вы бесплодны. Как только у вас возникает бесплодие, то у вас есть два качества – вялость и зависть к тем, кто не бесплоден, агрессия по отношению к ним. Такой маньяк… Маниакально-депрессивный синдром. То с бесом этой зависти и ярости, то в апатии, то снова с бесом, то снова в апатии. Значит, начинает работать маятник, уничтожающий не только личность, но и индивидуальность, и всё остальное.

Значит, дальше неспособность даже впитать чужое, потому что уже уничтожена индивидуальность на этом одиннадцатом этапе.

Значит, тогда что остаётся? Остаётся боль от того, что оно чужое, и полная неадекватность. Вы не способны погрузиться даже в чужое содержание, не только создавать своё, но погрузиться в чужое… Вы воруете что? Слова. И уже нет ни одного слова, которое я произнёс, которое не было бы украдено, без всякого отношения к их содержанию. «Дурно пахнут мёртвые слова».

Значит, дальше, после того, как это происходит, - процесс идёт по нарастающей. Слова эти превращаются в симулякры, деятельность отрывается от слов, нет никакого желания что-то реализовывать, только играть с летящими предметами. Обнуляется всякое стратегическое содержание вообще. А какое у вас стратегическое содержание, если нет слов, если слова стали симулякрами? Логоса нет – нет стратегического содержания.

Нет стратегического содержания сегодня – завтра и на следующем этапе исчезает содержание вообще.

Исчезает содержание вообще – возникают только формы. Теряется матрица, то есть компетентность. Вас спрашивают о чём-то – а у вас нет суждения, потому что вы не можете обратиться даже к простому содержанию, а тем более к стратегическому.

Теряя компетентность, вы на следующем этапе теряете факты. Если сегодня нельзя высказать никакого отношения к историческому процессу…

- Вы, извините, господин Кургинян, вы там всё марксистскими своими какими-то теориями оперируете. Ерунда полная.

Я мог бы сказать по этому поводу много резких слов, но я говорю предельно вежливо человеку:

- Будьте добры, пожалуйста, на вашем языке, в вашей понятийной сетке сформулируйте, что, по-вашему, является основными противоречиями 21-го века, будьте добры».

Он блеет. Оппонент блеет. Он не может ни использовать своего языка, потому что у него его нет, ни на этом языке сформировать что-то по поводу противоречий, потому что они его не колышут. И он не имеет к ним хода, потому что он лишён не только метафизики, не только идеального и так далее, - он вообще уже содержания лишён. Ну, а дальше они начинают говорить о том, что китайцы в среднем получают 7 долларов! При этом, они постоянно хотят завязывать какие бои? Они хотят завязывать бои на таких направлениях, при которых ты будешь всё время доказывать, что Волга впадает в Каспийское море.

Он скажет какую-нибудь глупость. И пошёл спорить по поводу глупости… Пошёл спорить по поводу глупости – дурак, значит. Всё, что можно – это пройти мимо их глупости и продвигать своё стратегическое содержание.

Они не могут отвлечь глупостями – они начинают отвлекать хамством.

Они не могут отвлечь хамством – они пытаются переходить к простым физическим действиям. К чему угодно. Потому что полное фиаско. Полный распад. Нет элементарной адекватности.

Не можешь ориентироваться в мире, не можешь сам в нём плыть, - что ты делаешь? Ты к кому-нибудь цепляешься. Ты хватаешь кого-нибудь за фалды и начинаешь плыть за ним, и говорить:

- Тащи меня куда-нибудь.

То есть ты превращаешься из человека, способного идти своим путём, в клиента. Но тому, чьим клиентом ты становишься, от тебя рано или поздно что-то становится нужно, да? А ты уже не можешь ему этого дать. Что же ты ему можешь дать? Ты его можешь только развлекать. Можешь быть гувернанткой, холуём, лакейчиком, официантиком. Ты ему стратегически-то не нужен. Чем меньше ты ему нужен, и чем больше ты отодвигаешься на периферию этой нужности при полном собственном ужасе от того, что ты не можешь существовать сам по себе, тем больше ты боишься. Нужность падает, самостоятельность падает. И падение нужности, и падение самостоятельности лавинообразно наращивает страх. Возникает страх. Он нарастает. Ты перестаёшь уважать себя и погружаешься в пучину этого страха. Нет опоры в себе. Нет опоры в друзьях. Нет опоры в собственной компетенции.

Есть только страх оказаться ненужным никому и цепляние за что-нибудь, что тебя делает нужным. Идёт распад деятельности. Ты не можешь нормально взаимодействовать с другими. Не можешь с ними взаимодействовать – значит, тебе нужны патологические формы взаимодействия: не могу спорить – буду врать, оскорблять, отвлекать на частности, - всё, что угодно. Ты превращаешься стихийно в источник сплошной провокации, потому что это единственное, что ты можешь порождать по отношению к другому. Холуйство по отношению к одним и провокативность по отношению к другим. Фиаско провокативности, потому что распад деятельности не позволяет осуществить даже крупную провокацию, - порождает корчи, коллапс. И тогда рано или поздно возникает необходимость каких-то «костылей» - оккупационных армий или фальсификаций.

Когда я впервые принял предложение участвовать в программе «Суд времени» на пятом канале федерального телевидения, мне все говорили:

- Да вы ведёте себя, как дурак. Вы что, не понимаете, что они там будут устраивать? Вы не понимаете, какие голосования устроят? Вы не понимаете, что эти люди могут с вами сделать?

Я отвечал на это, что, во-первых, это всё, конечно, правда. А, во-вторых, это синдром, комплекс неполноценности – наделение противника абсолютным могуществом и статусом машины, безупречно осуществляющей игры с огромными ресурсами, а себя – статусом муравья. «Небоскрёбы, небоскрёбы… А я маленький такой…» Вот этот комплекс – и есть сломленность духа. Поэтому нужно абсолютно трезво пытаться играть в безнадёжных или почти безнадёжных ситуациях, превращая их из безнадёжных в нормальные.